4 мая скончалась Люция Александровна Барташевич

4 мая 2018 года  скончалась Люция Александровна Барташевич, председатель правления Санкт-Петербургской Ассоциации жертв необоснованных репрессий.  Люция Александровна являлась одним из учредителей храма Всех Святых в земле Санкт-Петербургской просиявших на Левашовском кладбище.  

Отпевание состоится 6 мая, в воскресенье, в Князь-Владимирском соборе. Начало в 12-00.

Люция Александровна родилась в  1929 году, окончила среднюю школу в Кустанае (1947), где находилась в ссылке с матерью. В 1952 окончила ЛГПИ им. А. И. Герцена. Работала учителем русского языка и литературы в ленинградских школах. Кандидат филологических наук. В 1989 активно участвовала в создании Ленинградской (Санкт-Петербургской) Ассоциации жертв незаконных политических репрессий, член правления Общероссийской общественной благотворительной организации инвалидов – жертв политических репрессий, член общественного совета Книг памяти"Ленинградский мартиролог", автор экспозиции музея на Мемориальном кладбище "Левашовская пустошь". Являлась автором книг и публикаций.
 

Ее отец, инженер-конструктор Александр Бартошевич и её дядя Михаил расстреляны по приговору Ленинградской Особой тройки. Её дядя Пётр умер в лагере, а дядя Иван после освобождения воевал и погиб на фронте.

Из воспоминаний Люции Александровны (по материалам сайта "Возвращенные имена":

ОБ ОТЦЕ

Моего отца, Александра Иосифовича Бартошевича, арестовали 3 августа 1937 г. Ни мамы, ни меня не было в Ленинграде: мы отдыхали в городе Бежецке Калининской области. Вдруг письмо соседки по квартире… Пугающее чувство неизвестности… Ленинградская комната, в которую мы возвратились, поражала неуютом, пугала грубыми отпечатками ног на свежепокрашенном полу.

Мне было 8 лет. Конечно, я многое не понимала и воспринимала произошедшее как ошибку, которая вскоре будет исправлена. Мама периодически ходила в Большой дом с передачами. И выяснились странные вещи: в тюрьме сидел не один Бартошевич, а семеро. Был даже Барташевич Александр Иосифович, только 1910, а не 1902 года рождения, как мой папа. Теперь я уже знаю, что того, второго Александра Иосифовича, расстреляли 5 сентября 1937 г. (см. Ленинградский мартиролог. Т. 1. С. 97), а моему отцу оставалось жить до 20 декабря.

Был он любящим и любимым мужем и отцом, весёлым, открытым и добрым человеком, быстро сходился с людьми, всегда готов был им помочь. Человек живого и разностороннего ума, обладал художественными и музыкальными способностями. Но главным интересом его жизни была работа в Особом конструкторском бюро № 21. Работе он отдавал все свои силы и время. Помню, он очень радовался, когда его называли «русским Эдисоном». С увлечением мог рассказывать маме, как удалось решить ту или иную сложную конструкторскую задачу.

ОКБ № 21 занималось созданием Техники Особой Секретности, совершенствованием авиатехники, авиавооружения и средств ПВО (обеспечением телемеханического взлёта и посадки самолётов, разработкой системы автопилотирования, созданием новых средств доставки вооружений, использованием новых энергетических источников питания и т. п.). ОКБ выполняло заказы Военно-воздушного флота, Управления связи РККА и Военно-морского ведомства.

С детских лет у меня на слуху были фамилии: Туполев, Коренев, Скобинский, Стаселюк… Естественно, что десятилетия спустя, в 90-е годы, когда появилась возможность знакомства с архивами УФСБ РФ по Петербургу и Ленинградской области, я прочитала следственное дело Р. Ф. Стаселюка – конструктора, начальника конструкторской гироскопической бригады, в которой работал мой отец, и М. П. Скобинского – начальника 1-го отдела ОКБ-21, конструктора, занимавшегося проектированием автоматических планирующих торпед (дело П-25720, начатое в июле 1937 г.). Обоих расстреляли 6 октября 1937 г. (Ленинградский мартиролог. Т. 2. С. 328, 344–345). Вспомнилось, как мама делилась со мною высказанным ей мнением жены Стаселюка: «Может быть, ваш муж и уцелел бы, если бы на собрании не вступился в защиту арестованных». Зная отца, не мыслю иного поведения с его стороны и горжусь им. Читала я, конечно, и следственное дело отца (П-33436), а также дело последнего начальника ОКБ № 21 Архарова, расстрелянного 22 сентября 1938 г. К делу Архарова приобщена Выписка из протокола № 28 заседания бюро Смольнинского РК ВКП(б) от 29 сентября 1937 г. В ней Архаров обвиняется в том, что передоверил всю работу своему заместителю – «врагу народа» Кореневу, называются фамилии ряда «подозрительных личностей», подчеркнуто, что в ОКБ № 21 «до последнего дня работали 60 человек (выходит, к этому времени они были арестованы со всеми вытекающими отсюда последствиями. – Л. Б.), не внушающих никакого доверия, не могущих быть допущенными к работе на оборонном предприятии; эти люди держались в КБ-21 под предлогом их «незаменимости», причём эти подозрительные по меньшей мере люди стояли на решающих участках работы» (дело П-27937, л. 12). Довольно цельная картина разгрома ОКБ № 21 предстала передо мною как важное звено преступного наступления на нашу оборонную промышленность, науку и технику. Коллектив как целое перестал существовать, были прерваны начатые и частично завершённые работы. Чтобы их продолжить, понадобилось время, и немалое, тем более что исследования оказались оторванными от своей испытательной базы, а это было особенно пагубно ввиду приближавшейся войны.

Но вернусь к судьбе отца. В ОКБ № 21 он был занят очень интересной работой – проектировал автопилоты. Его и обвинили в том, что, завербованный еще в 1935 г. Стаселюком, он передал за 1500 рублей польской разведке подробное описание принципа устройства и действия автопилотов для самолетов Р-5, ТБ-1 и ТБ-3, делая «по памяти» чертежи, т. к. нельзя было пользоваться архивом. Абсурд! Как можно «по памяти» сделать исключительной сложности чертёж (однажды на столе отца я видела эти огромные листы кальки, испещрённые множеством переплетающихся линий)? Да и какой смысл передавать своему начальнику материалы, над которыми они вместе увлечённо и плодотворно работали? Логики и правды в судебных делах 30-х годов не ищите.

Во время пересмотра дел в 50-е годы выяснилось, что все следственные дела на работников ОКБ № 21 сфальсифицированы. Преступниками были объявлены как раз те люди, которые очень много сделали для развития отечественного авиаприборостроения.

Как же это могло быть? В пору Большого террора страну буквально захлестнула шпиономания. На нижней ступени лестницы базу для обвинений формулировал тогдашний нарком внутренних дел Н. И. Ежов. В оперативном приказе № 00349 от 25 июля 1937 г. (так называемом «немецком») говорилось: «…германский Генеральный штаб и Гестапо в широких размерах организуют шпионскую и диверсионную работу на важнейших и, в первую очередь оборонных предприятиях промышленности» А 11 августа в приказе № 00485 нарисована картина «долголетней и относительно безнаказанной диверсионно-шпионской работы польской разведки на территории Союза». Остатки «ПОВ», по мнению наркома внутренних дел, активизировали свою деятельность, особенно в оборонной промышленности1. Вот и «основание» для ареста поляков Стаселюка и Скобинского и русского Бартошевича, имевшего примесь польской крови и польскую фамилию. На следствии отец сопротивлялся тому, чтобы ему приписывали иную национальность: «Я с момента рождения, т. е. с 1902 г. считаюсь русским. Для того, чтобы внести ясность, должен сказать, что мой отец по национальности поляк и уроженец Польши. Моя мать по национальности русская. Я не знал польского языка, являлся гражданином СССР, считаю себя русским, как по документам, так и фактически» (П-33436, л. д. 12). Однако какое значение имели показания подсудимого, если решение по его делу фактически принималось до ареста?

Долгое время меня волновал вопрос о судьбе братьев отца. Они жили в Новой Ладоге, все трое были педагогами, всех арестовали: Михаил расстрелян в 1938 г., Пётр получил 5 лет ИТЛ и умер в лагере, Иван сидел в тюрьме с июня 1938-го, а в мае 1939-го его освободили (дела П-35071, П-31998, П-15104). Думалось, не пострадали ли они из-за брата? Нет, Александр, мой отец, ни в одном деле не упоминается. Всех братьев подвела польская фамилия, «тянувшая» на подозрение в польском шпионаже. Да на беду рядом с Новой Ладогой был какой-то аэродром. Так что стандартный сюжет сложился легко. Почему же освободили Ивана? Нет, на братьев он вину не сваливал, чего я одно время боялась. Просто пришло иное время – старую палаческую команду сменили на новую. Ваня погиб потом на фронте.

Моя старая бабушка, мать четверых погибших сыновей, осталась безо всякой помощи. Мы не могли стать ей опорой – мою маму, Анну Ивановну Бартошевич, сразу же после расстрела отца выслали в Кустанай, где мы с нею в великой нужде провели положенные 10 лет. О тех годах лучше не вспоминать. Не выжили бы, если б не было добрых людей. Вернулись в любимый Ленинград – начались трудности с пропиской, устройством на работу. Не раз в моей жизни прошлое жестоко напоминало о себе. Мать, умершая в 1987 г., о судьбе мужа так ничего и не узнала, но все надеялась, что не «врагом народа» умер, а на фронте, тем более, что первое, ложное свидетельство о смерти называло 1943 год временем его кончины. Узнать правду об отце довелось уже только мне. Я рада, что эта правда не замутила моих детских воспоминаний о дорогом человеке, а лишь добавила уважения к нему и сочувствия к его горестной судьбе.

Люция Александровна Барташевич, С.-Петербург, 1999

 Александр Иосифович Бартошевич расстрелян по так называемому Списку польских шпионов № 45. Список утвердила «двойка» в Ленинграде (Заковский и Позерн), а затем – в Москве (Ежов и Вышинский). Среди 100 «шпионов», указанных в этом списке, расстреляны также В. О. Ескевич, С. Д. Моргенштерн, С. Б. Смоленский, Х. С. Шумович, воспоминания о которых помещены в 4-м томе «Ленинградского мартиролога».

Анатолий Разумов

http://visz.nlr.ru/person/show/12340

Люция Александровна Барташевич на заседании Приходского Совета храма Всех Святых в земле Санкт-Петербургской просиявших на Левашовском кладбище (2-я слева) под председательством настоятеля Князь-Владимирского собора протоиерея Владимира Сорокина. 26 декабря 2010 г., Князь-Владимирский собор.

Обсуждение закрыто.